Нерадивая дочь - Лариса Джейкман
– Ну мне подумать надо, – уклончиво ответил Матвей. – Работа-то не пустяшная, фундамент выправить. Но раз все так спешно и серьезно, то я сначала посмотрю, что там под этой церковью.
Начальник таким ответом остался доволен и сказал, что посмотреть он может в любое время, старец этот все еще там обитает, пусть покажет, да расскажет все, как есть.
– А завтра к вечеру жду тебя с ответом. Договор на подрядные работы составим, подпишем, и начнешь работать. Тянуть нельзя.
– А старца этого куда ж? Он-то где жить будет? – озабоченно спросил Матвей.
– Родственники у него есть, заберут пока. А как с фундаментом покончишь, то пусть возвращается в свою келью, если она в сохранности будет. А то может и засыпать ее придется для укрепления основания. Ты посмотри там все по-хорошему. Проверишь и мне доложишь. Лады?
Матвей ушел от начальника с тяжелым сердцем и грузом на душе. Не привык он к ответственности такой. Церковь спасать, памятник старины. Это ж разве пустяки? Дома жена успокоила его.
– Ничего, раньше времени не причитай. Иди завтра, посмотри все, а потом и решишь. А коли сможешь сделать, то берись. Святое дело.
На следующий день рано утром Матвей прибыл в церковь, рассказал батюшке о разговоре с начальником и попросил отвести его в подвальное помещение и показать, где старец проживает.
– Это наш Серафим, святым себя пророчит. Ему уж за восемьдесят, а он ни в какую в миру жить не хочет. Монастыря у нас тоже нет поблизости, а родную сторонку, землю-матушку, покидать не желает. Вот и живет себе отшельником. Так и слава Богу, он-то и заметил, что земля ползет под ногами.
За этими разговорами они спустились вниз по крученой лестнице метров на пять в глубину, и оказались в затхлом, полутемном подвале. Лампочка здесь горела, но была тусклой и освещала плохо. В стене была видна дверь, в нее и постучал батюшка.
– Отец Серафим, к тебе гости. – С этими словами он открыл дверь, и они вошли внутрь комнаты, в которой стояла железная кровать, стол, на нем свеча и керосинка, в углу старинный сундук и ларь с продуктами: хлеб, какие-то мешки и пара кастрюль. В противоположном углу располагалась железная бочка, почти полная воды.
– Добро пожаловать, гостям рады – прошамкал пустым ртом старец и предложил гостям присесть на кровать.
– Мне-то недосуг, отец Серафим. Я пойду наверх, у меня дела, служба. А ты вот со строителем поговори, покажи ему рытвины да ухабы. Укреплять будут фундамент, твоя заслуга и бдительность.
Батюшка перекрестился и ушел. Матвей долго проговорил с Серафимом, и за жизнь, и за дела людские, а потом пошли осматривать пол и стены. Было от чего прийти в ужас и забить тревогу. По-хорошему, так в этом подвальном помещении оставаться было нельзя ни на минуту, а тем более, жить.
– Ну вот что, отец Серафим. Ты давай собирайся, выселять тебя будут. А как все отстроим заново, так вернешься, коли захочешь. А может и нет, в дому-то всяко лучше жить, чем в подвале.
– Это кому как, – проговорил Серафим, – а я за свои грехи тут отбываю. Тяжки они, сын мой, ой тяжки. За них мне прямая дорога в ад, а ежели мне в аду здесь, на земле прожить, то смилостивится Всевышний, отпустит грехи-то.
Матвей его разглагольствования слушал в пол-уха, все осматривался вокруг и прикидывал, сколько ж здесь работы предстоит и с чего начинать.
К работе над фундаментом приступили через неделю. Серафима вывезли и отправили к какому-то племяннику на время. А вечером, в день перед отправкой, подозвал он к себе Матвея и говорит:
– Ты меня послушай, хороший человек. Я-то коли не вернусь сюда, то мой клад пусть на твоей совести останется. Вот он, мой грех. Никому не рассказывал, ты первый и единственный, кому это страшную тайну доверяю.
Как оказалось, прослужил Серафим в этой церкви с самых ранних лет, а в войну, перед самым ее концом, беда приключилась. Городишко их немец стороной обошел, но наши грузовики да военная техника через него проезжала в сторону фронта, и не раз. И вот однажды зашли в церковь два военных в серьезных чинах и притащили тяжелый увесистый сундучок.
Отец Серафим был в церкви один. Они ему свою поклажу и доверили.
– Тут иконы старинные, да утварь церковная. Несколько церквей в разных городах немцы, отступая, разбомбили. Мы что могли, спасли и вывезли. Но сейчас на фронт едем, немца будем до Берлина гнать, куда нам с этими реликвиями! Ты пока припрячь сундучишко-то, а мы потом вернемся, заберем. В Москву переправим.
Серафим попросил спустить сундук в подвал и обещал хранить его как зеницу ока. А ночью бомбежка разразилась такая, что в их темном городке аж все слышно было и в небе отсветы от взрывов до утра вспыхивали. Поубивало всех, видать, подчистую. Не вернулись больше эти военные за своим грузом. Долго ждал Серафим, и год, и другой. Война уж закончилась, а он все не терял надежды, но затем понял, что сундук, запрятанный в подвале, теперь ему принадлежит, и на его совести, как с ним поступить. Вскрыл он его наконец, а в нем добра старинного, иконы знатные, образа в каменьях, лампады, серебряные да позолоченные оклады, всего не перечесть.
Испугался Серафим: куда теперь это все девать? Сначала хотел все церкви отдать, да рассказать, как да что. Но не доверял он местным попам, жадные да вороватые, растащат все, и концов не найдешь. В городскую управу свезти сундук – так они церковь не жалуют, коммунисты все, как один. Заберут все, и на переплавку, золото да серебро денег стоит, а страна бедствует. А иконы старинные и вовсе никакой ценности для них не представляют. Все прахом пойдет.
И решил Серафим запрятать сундук подальше, и не говорить о нем никому до поры до времени. В подвале он один хозяйничал, толстые попы туда не спускались, поэтому вырыл он нишу в стене, запихал туда сундук с добром и замуровал.
А тут беда приключилась, у сестры родной сынишка захворал, чуть не помирает. Лекарства нужны были, пенициллин только-только появился, а стоил неимоверно дорого. Откопал Серафим свой сундук, вытащил оттуда иконку небольшую, поехал в соседний город и продал в их церковь. Хорошо ему заплатили тогда. И ребенка спасли.
– Я грех на душу взял, родных от голодной смерти да от хворей всяких спасал, приторговывал я чужим добром святым. Вот она, моя правда. Но за эти грехи я себя и наказал, сорок лет отшельником в келье прожил, а к сундуку больше с тех пор и не притрагивался. А вот теперь этот племянник, которого я от смерти тогда спас, меня к себе забирает. Замкнулся круг, только я так там и помру, знаю я. Отработал свое.
Матвей выслушал старца, не перебивая. И только спросил в конце:
– И где же он запрятан, сундук этот?
– А этого я тебе говорить не буду. Сам ищи, где он замурован. А что с ним делать, тоже сам решай. Только если мою историю рассказывать станешь, уж после моей смерти. Не хочу я, чтобы ходили ко мне сыщики всякие, да расспрашивали, вопросы задавали, судили. Тяжело мне, душа, как свинцовая, а сердце – камень. Пусть Бог меня рассудит, а не эти продажные в погонах.
5. Семен и Женька
Семен выслушал рассказ больного отца, помолчал, призадумавшись, и спросил наконец:
– Так, история с географией. И чего? Нашел сундук? И где добро?
Отец прокашлялся, выпил воды и продолжил:
– Нашел, в стене он был. Я ночами туда шастал, да выносил все потихоньку, а как все вынес, так сундук пустой к старцу в комнату затащил, да под кровать запрятал. Никто ничего и не заподозрил.
И опять тишина. Семен сидел, как на иголках. Ждал, что же дальше было, но Матвей медлил с рассказом, тяжело ему, видать, было.
– Ну?! – не выдержал сын. – Не тяни кота за хвост, батя.
